Турнир
зарисовка
Он с трудом разлепил веки. Открывшаяся картина не могла не радовать глаз: туника, явно женская, привольно развевалась на ветру, уцепившись за открытый ставень. Отправив того нечистого, что понёс его вчера пить во славу Императорского Величества, по одному нелегкому пути, он таки дополз до окна и, с третьей попытки ухватив приятно холодящую ткань, сорвал тунику со ставня. На такой сложный манёвр, как аккуратно снять её, ему бы не хватило равновесия.
Судя по тому, что хозяйки туники в комнате не наблюдалось, она либо чья-то фрейлина, либо уже жалуется (было б на что). «Какой позор», - отрешённо подумал он. – «Надо было учиться в Италии, чтобы выгнали с турнира дома».
Клинок полуторника («А где ножны?»), приветственно блеснув хозяину, отразил его похмельно-заспанное лицо в обрамлении торчащих во все стороны каштановых волос и недопитую бутылку на полу. Как ж зовут эту таверну, и в какой части города она находится?
За окном пропели трубы.
«Чтоб я ещё и опоздал…», - бросив несчастную тунику на подоконник, он кинулся одеваться. Уже у самой двери, завязывая сапог, вспомнил, что ему ещё надо успеть влезть в латы… И сменили ли ремешок на правом наруче?
«Мать-мать-мать», - привычно отозвалось эхо, заглушая звук шагов в коридоре и удары меча о перила лестницы.
- Давай быстрей! – пробежка через полгорода с мечом наперевес и осторожное проползание мимо навеса как нельзя лучше помогают от похмелья.
- Жрать меньше надо…
- Я всё слышал.
Палаточный лагерь гудел, как разбуженный улей, и бряцал, как целая тюрьма кандалами. «Старики», многим из которых не было и сорока, просто они участвовали уже в добром десятке таких турниров, посмеивались над молодёжью: кто нарочно задирал горячие головы, чтобы найти противника, кто беззлобно ехидничал над суетой новичков.
- Янош! – «Господи, за какие грехи ты ниспослал мне Ференца Батори?» - А ты не слышал, в какую партию меня определили? – выдохнул запыхавшийся Батори. Ференц любил поесть, что весьма было заметно по его фигуре, грозившей лет через двадцать, когда турниры окажутся далеко позади, превратиться в бочку.
- Не слышал, - процедил Янош. – Альберт!
- Жаль… а ты в какой? Зачинщик?
Хуньяди буркнул что-то, явно сообщающее Батори, куда тот должен идти, в одеваемую на него кирасу. Ференц, махнув на него рукой, пошёл искать другую жертву.
Когда доспех знакомой тяжестью лёг на плечи, оставалось только сесть в седло и понадеяться на метод тыка. Янош торопливо шагал к коновязи, придерживая меч, чтоб не бил по ногам, и лавируя между своими в обозримом будущем соперниками и соратниками и их оруженосцами, носившимися то за забытыми вещами («Оставить в шатре шлем – это всё-таки мощно», - заметил Янош), то за более лёгким оружием.
- Господин Янош…
- Смотри!
- Госп…, - Альберт благоразумно заткнулся и целиком отдал своё внимание седлу.
- Да мы вас сомнём первым ударом! – хвастался рыцарь с красной повязкой на предплечье, ожидая, пока оруженосец проверит подпругу.
- Всё в порядке, господин Янош, - Альберт вчера вылетел со второго тура состязания, так что на его угрюмое лицо Хуньяди предпочёл не смотреть, хватаясь за луки седла и ставя ногу в стремя.
Правый наруч свалился, стоило усесться в седло.
- Альберт…
- Именно об этом я и хотел вам сказать…
- Завязывай.
- Как?
- Крепко!
- У нас есть Ракоци! – сказал рыцарь с красной повязкой. Было чем гордиться – старший сын Иштвана Ракоци, вредного придворного, за что-то любимого императором, рубился как самый настоящий варвар – его давешний противник на этот турнир просто не приехал.
Хотя говорить о стройном красавце Ракоци человеку в футов семь ростом и тремя в плечах… «Мне уже интересно, в какой я партии», - Янош прикинул длину меча великана и пожелал себе не встретиться с ним в обозримой стычке. – «Насчёт поединка я бы ещё подумал. И вообще, где-то я его уже видел…»
- Готово, - Альберт проверки ради дёрнул наруч с такой силой, будто хотел вырвать Яношу руку.
Рыцари шумной нестройной колонной прошествовали к турнирному полю, чтобы у самой его кромки разделится на партии, знамёна которых важно несли впереди герольды. Тот самый задиристый рыцарёнок, хваставшийся наличием Ракоци в рядах, как оказалось, зачинщиков, шёл прямо за Яношем.
Торжественно возопели трубы, стоило бряцающим и блестящим на солнце процессиям выйти на турнирное поле.
Солнце шпарило немилосердно, да ещё всадники взбаламутили тучу пыли, немедленно осевшей на них самих – послышались громкие чихи в обеих партиях – и сведя на нет все усилия слуг, только несколько часов назад начищавших до блеска латы.
Народ, собравшийся вокруг турнирного поля, зашумел: дети свистели, показывали пальцами, норовили подлезть под возведённым наспех заграждением и просто глазели, открыв рты; взрослые проявляли чуть меньше энтузиазма – многие пришли сюда заключить выгодные сделки или продать что-нибудь, что в обычный день никто в здравом уме не купит, подороже – например, амулет от случайной стрелы за пять золотых, при том, что в стрельбе из лука никто не состязается.
Герольд начал торжественную речь «во славу великому и могучему Его Императорскому Величеству Сигизмунду из рода Люксембургов…» - оный, пышнобородый и почти благообразный, согласно кивал. Это обещало затянуться надолго, с перечислением судей, среди которых Янош с вялой радостью услышал имя отца, а с рыцарей уже градом катился пот, в рядах было душно.
- Почётным судьёй на настоящем турнире был выбран, - герольд честно старался кричать изо всех сил. – Иштван Ракоци.
- Этот старый..., - простонали в первых рядах (хотя не такой уж и старый, пусть и не прыгает с копьём наперевес), куда обычно ставили новичков: мол, закалитесь в бою, если не затопчут. Хотя закалённые в бою калеки тоже не особо в цене.
«Знать бы хоть, как выглядит красивейшая дама турнира – небось жаба жабой*», - но с такого расстояния жаб, равно как и писаных красавиц, под навесом не наблюдалось.
Тем временем герольд, протрубив последний раз, ушёл с поля.
Кто-то перекрестился, кто-то вдохнул чистого воздуха, коего не предвиделось теперь в ближайшее время, и рыцари водрузили шлема на головы.
Сигизмунд поднял руку с платком – турнирное поле накрыла тишина.
Пальцы судорожно сжались вокруг древка копья. Каждый мускул напрягся, словно растянутая пружина, в ожидании бешеного галопа и азарта битвы, когда разум уступит телу, предвкушающему бой сейчас: чем дольше король держит руку, тем чаще удары сердца и прерывистей дыхание – вот-вот, в это мгновение, давай же – взгляд пытается уцепить малейшее движение императорской руки – как часто бывает, что юнцы срываются с места раньше…
Жилистая рука, сжимающая в пальцах платок, начинает опускаться…
Копья застывают, будто в камне…
Ткань поднялась порывом ветра…
Удар шпор в бока лошадей – две конницы срываются с места.
Топот копыт в мгновение ока накрывает поле – с грохотом несутся навстречу друг другу тяжёлые всадники.
Десять локтей… пять… три…
…С оглушительным лязгом и треском сминаются первые ряды, ломаются копья, ржут упавшие лошади.
Хорошо смотреть на бой со стороны, из-под навеса, тыча пальцем в смешно свалившегося с лошади парня или влюблённо глядя на статного рыцаря, яростно вышибающего противников из сёдел, и не знать жгучего чувства позора и страха, что тебя затопчут, или с сожалением понимать, что у тебя почти не осталось сил, и тот всадник впереди, скорее всего, вышибет из седла самого тебя. Тогда главное – успеть отползти подальше.
…Каждый мужчина любит мгновения, когда мир – это лишь твоё дыхание, гулко отдающееся в стенках шлема, голос разума, ограничивающийся чёткими приказами, и противник, видный через прорезь, стремительно несётся на тебя: уклониться – не достать – развернуться и пойти на второй круг. Пыльный ветер врывается через прорезь – глаза словно обжигает, слёзы мешаются с потом… удар!
Сначала он решил, что его аккуратно разрезали на верх и низ, но, судя по занывшим внутренностям, оные всё ещё были при нём, так что стоило бы разогнуться. Его противник как развернулся для победного удара – «Чёрта с два!», - он покрепче сжал копьё и пришпорил замедлившего было коня. «… Между кирасой и наплечником, если повезёт, то вышибу копьё», - в самый последний момент Янош дёрнул за левый повод и рывком приподнял своё копьё – противник качнулся в седле, но оружие не выронил.
Ещё круг.
Он застыл словно каменная статуя, и его соперник, похоже, тоже предпочёл пойти на таран. Уклонится или нет, мыслишка, сделать ли так самому – противник летит прямо на него, острие копья ещё быстрей…
Искры… нет, круги перед глазами. Янош судорожно сжал правую руку – кажется, копьё выпустил. Но что хорошо – противник тоже.
Альберт перекинул ему топор, вражеский оруженосец остановил свой выбор на кистени – «Гаааад…». Будучи одним из самых пакостных оружий – цепь, державшую ударную головку, можно было обмотать вокруг меча или того же топора и вырвать его из рук противника – кистень давался не каждому, и дай бог, если его «враг» просто хочет выказать свою удаль, а не на деле владеет этим оружием. Но надеяться бы Янош не стал.
Противники вновь начали сближаться. В пылу собственного боя они как-то не заметили, что в сёдлах осталось с десяток человек, уж тоже бившихся в поединках, на сегодня, вообще-то, не запланированных. Но Император не останавливал турнир, с полуулыбкой наблюдая за рыцарями.
Бум! Противник промахнулся мимо топора, зато заехал шипованным шаром прямо в многострадальный наруч, не преминувший слететь – Альберт взволнованно сжал кулаки, кожей уже ощущая холодный взгляд (лучше бы отборно ругался, честное слово!) господина.
Круг в этот раз был короче. Противники сошлись, и, не остановившись на одном ударе, заметно покачнувшем Яноша, а он только на втором круге узнал в своём оппоненте того великана, скрестили кистень и топор – цепь обмоталась посередь древка: то ли просто неудачно, то ли противник в этом оружии был не такой мастер, чтобы вывернуться из простого приёма, но при том сие произошло – великан пришпорил лошадь, и обмотанный цепью топор легко выскочил из рук Яноша, да и сам он едва за ним не полетел. Будь противник равным ростом и силой господину Хуньяди, при этакой ошибке они бы ещё поборолись за право лишиться оружия, а так…
Не то чтобы Янош был мастер в искусстве владения кистенем, но основные приёмы, как и всякий себя уважающий воин, знал, и их должно было хватить, чтобы выбить из рук противника «подлейшее из оружий» или утянуть его за собой. Судя по всему, знания великана ограничивались тем же.
Противники ринулись навстречу друг другу.
Мастер бы сказал, что Янош слишком рано замахнулся – ударный шар промахнулся бы мимо древка… или разбил его в щепки – вражий шипованный шар свистнул у самого плеча, если бы Янош промахнулся, то в ближайшее время не смог бы держать в руке ничего тяжелее пера.
А вот и меч. Как и ожидал – чудовищных размеров. Но ударным шаром его можно сломать.
Замах был у великана горизонтальный, явно целил в незащищённую правую руку. Янош взмахнул кистенем – три локтя, два… Клинок, блеснув на солнце, резко дёрнулся вниз, запутался в цепи и вырвал древко из рук. «Тем лучше», - искусство владения мечом Янош считал лучшим из своих умений, пусть верхом это не так просто, зато бой на мечах не всегда решается силой.
Бастард, килидж, фальшион: в поединке один на один скрестить клинки до искр из-под лезвий – не просто замахнуться и ударить, это настоящий танец, со стороны красивый и завораживающий, для танцоров – смертельно опасный, оттого ещё больше разжигающий кровь. В битве поединков нет, как часто не бывает рыцарской чести и милосердия – это просто резня, где ценятся меткость и сила удара и способность извернуться от вражеского клинка. Так вот великан, похоже, даже в поединках предпочитал последнее.
Они рванулись навстречу друг другу, чтобы через несколько мгновений со звоном скрестить клинки, и ещё, и ещё раз, кружа, будто в погоне друг за другом, и если великан всё чаще атаковал, то Янош парировал, ожидая момента и ища слабое место. В какой-то момент они словно бы разошлись для разгона, и снова ринулись навстречу – дальше всё было как в тумане: Янош подставил щит, хрустнувший от удара, и сам едва не свалился, но его клинок лезвием врезался в шею противника. Великан, всхрипнув, перегнулся – наверное, у него потемнело в глазах – и – как же долго длилось это мгновение – покачнулся и свалился с лошади. При своей голове он остался лишь благодаря бувигеру**…
Пропели трубы.
Янош словно очнулся ото сна – горячо саднило задетую руку, ныли зашибленные внутренности – он бы сейчас точно также сполз с коня, кабы не был в списке победителей.
Он устало снял шлем и с наслаждением глотнул свежего воздуха.
Иштван Ракоци грустно рассматривал венец, которым должен был накрыть полюбившегося главной красавице турнира рыцаря. «Ого, а вот и жаба…», - под навесом сидела шикарная девица, пудов пяти живого весу и ростом Яношу по грудь. Старикан протянул ей венец… и его ухватила худая изящная ручка в обрамлении горностаевого меха. Вторую девицу просто не было видно, а ведь посмотреть на что было – тонкий гибкий стан, длинная шея той прекрасной бледности, с которой можно только родиться, гордая плавность движений и лёгкая походка – словом, Янош едва не въехал в оруженосца своего оппонента, а когда тот удивлённо придержал лошадь, юная дева звонко засмеялась.
Его недавний противник устало поднялся и, сняв шлем,… подмигнул без того удивлённому победителю.
… О нём когда-то много говорили, и среди этого «много» хорошего, а, главное, правдивого, было маловато даже для сплетен. Смуглый и черноволосый, за глаза валашский заложник был наречён «сыном презренной цыганки», кому-то хватило ума предложить «пленную турчанку». Младше Яноша года на три, Влад был выше его на голову, и, будучи осведомлённым обо всех слухах касаемо своей скромной персоны, словно бы не обращал внимания – более улыбчивого и лёгкого человека при дворе надо было ещё поискать. А светловолосый с залысиной боярин, что повсюду сопровождал тогда ещё юного заложника, сегодня был его оруженосцем.
- Жаль, - грустно осматривая обломок кистеневого древка.
- Ну, не в этот раз, так в другой, - жутковато прохрипел Влад, одной рукой подхватывая коня под узды, а второй пытаясь расстегнуть ремни бувигера.
- Я про кистень, - лукаво усмехнулся престарелый оруженосец.
Ввечеру дражайшие гости и особо избранные участники турнира собрались за пиршественным столом.
Там, где расселись рыцари, только и было разговоров, что о турнире. «А вот завтра…!», «Жаль, что сегодня…» и «А мне понравился вон тот, с пером на шлеме…» слышались сквозь музыку и стук кубков. На меньшей части стола, поближе к Императору, шептались о делах более серьёзных и весьма грустных, прерывая речи лишь для того, чтобы выпить.
- Османам сейчас не до нас – чем не время для похода?
- Это только кажется – собери мы войско, и они тут же забудут свои распри. О янычарах я умолчу.
- И о Мусе тоже? – поинтересовался Войку Хуньяди, мужчина преклонных лет с глубокими карими глазами.
- Не я это предлагал – ни мне судить, - осторожничал старик Ракоци – за сегодняшний вечер это была самая храбрая реплика.
- Денег не хватит, - коротко пискнул главный казначей, скрипевший зубами за каждую монету, потраченную на турнир.
- В Ватикане делят власть, значит, их не предвидится, - «обрадовал» Его Величество. – Если в ближайшее время они не договорятся сами, придётся слегка надавить.
- Всей церкви не до осман – свои крысы, - заметил барон Сцилади.
- Всё от этого дележа: всяк еретик чует, как ослабла церковь, да пользуется.
- Пока будем ждать, османы уж разберутся меж собой, и вряд ли мы отделаемся сожженными крепостями, - буркнул Войку, и хорошо, что услышал его только сидевший рядом Ракоци.
Влад «красовался» синяком во всю шею, но ладно хоть хрипеть перестал, а то после его замогильного хохота, разнесшегося в коридоре, по замку поползли слухи о привидениях.
- Ох, молодец, ты такой красный, что аж лиловый, - начавшим заплетаться языком сообщил Батори.
- По-моему, красивый цвет, - впору было приуныть, но такого за Владом пока не водилось.
- Тогда чего ж ты так мечом размахивал? Я бы тебе не только шею украсил, - Янош так задумчиво смотрел в кубок, будто на его дне уже резвились похмельные черти.
- Ну надо ж было покрасоваться, - важно парировал Влад.
- Хочешь сказать, что тебе ничуть не жалко? – удивился Ференц. Он, конечно, прекрасно знал, что шансов пройти во второй тур у него мало, но горевал, будто был главным фаворитом всего турнира.
- А чего жалеть-то? Отосплюсь хорошенько, спокойно поем, не спеша да под навес приду, а там девица одна уж больно хороша, - Влад обозначил примерные размеры «девицы».
- Да тебе грации нравятся, как я посмотрю? – пьяно ухмыльнулся Янош, узнав в обрисованном маленькую толстушку.
- Кто?
- Грация – идеал римской красоты, с вооот таким аппетитным балконом позади…
- На себе не показывай, а то вырастет… балкон.
- …Но при всём грации не в моём вкусе.
… Через десять с лишним лет военный губернатор князь Влад из рода Бессарабов женился на стройной до худощавости княжне Ракоци, а бан Северина Янош Хуньяди взял в жёны… грацию, баронессу Сцилади.
Но это уже совсем другая история.
Судя по тому, что хозяйки туники в комнате не наблюдалось, она либо чья-то фрейлина, либо уже жалуется (было б на что). «Какой позор», - отрешённо подумал он. – «Надо было учиться в Италии, чтобы выгнали с турнира дома».
Клинок полуторника («А где ножны?»), приветственно блеснув хозяину, отразил его похмельно-заспанное лицо в обрамлении торчащих во все стороны каштановых волос и недопитую бутылку на полу. Как ж зовут эту таверну, и в какой части города она находится?
За окном пропели трубы.
«Чтоб я ещё и опоздал…», - бросив несчастную тунику на подоконник, он кинулся одеваться. Уже у самой двери, завязывая сапог, вспомнил, что ему ещё надо успеть влезть в латы… И сменили ли ремешок на правом наруче?
«Мать-мать-мать», - привычно отозвалось эхо, заглушая звук шагов в коридоре и удары меча о перила лестницы.
- Давай быстрей! – пробежка через полгорода с мечом наперевес и осторожное проползание мимо навеса как нельзя лучше помогают от похмелья.
- Жрать меньше надо…
- Я всё слышал.
Палаточный лагерь гудел, как разбуженный улей, и бряцал, как целая тюрьма кандалами. «Старики», многим из которых не было и сорока, просто они участвовали уже в добром десятке таких турниров, посмеивались над молодёжью: кто нарочно задирал горячие головы, чтобы найти противника, кто беззлобно ехидничал над суетой новичков.
- Янош! – «Господи, за какие грехи ты ниспослал мне Ференца Батори?» - А ты не слышал, в какую партию меня определили? – выдохнул запыхавшийся Батори. Ференц любил поесть, что весьма было заметно по его фигуре, грозившей лет через двадцать, когда турниры окажутся далеко позади, превратиться в бочку.
- Не слышал, - процедил Янош. – Альберт!
- Жаль… а ты в какой? Зачинщик?
Хуньяди буркнул что-то, явно сообщающее Батори, куда тот должен идти, в одеваемую на него кирасу. Ференц, махнув на него рукой, пошёл искать другую жертву.
Когда доспех знакомой тяжестью лёг на плечи, оставалось только сесть в седло и понадеяться на метод тыка. Янош торопливо шагал к коновязи, придерживая меч, чтоб не бил по ногам, и лавируя между своими в обозримом будущем соперниками и соратниками и их оруженосцами, носившимися то за забытыми вещами («Оставить в шатре шлем – это всё-таки мощно», - заметил Янош), то за более лёгким оружием.
- Господин Янош…
- Смотри!
- Госп…, - Альберт благоразумно заткнулся и целиком отдал своё внимание седлу.
- Да мы вас сомнём первым ударом! – хвастался рыцарь с красной повязкой на предплечье, ожидая, пока оруженосец проверит подпругу.
- Всё в порядке, господин Янош, - Альберт вчера вылетел со второго тура состязания, так что на его угрюмое лицо Хуньяди предпочёл не смотреть, хватаясь за луки седла и ставя ногу в стремя.
Правый наруч свалился, стоило усесться в седло.
- Альберт…
- Именно об этом я и хотел вам сказать…
- Завязывай.
- Как?
- Крепко!
- У нас есть Ракоци! – сказал рыцарь с красной повязкой. Было чем гордиться – старший сын Иштвана Ракоци, вредного придворного, за что-то любимого императором, рубился как самый настоящий варвар – его давешний противник на этот турнир просто не приехал.
Хотя говорить о стройном красавце Ракоци человеку в футов семь ростом и тремя в плечах… «Мне уже интересно, в какой я партии», - Янош прикинул длину меча великана и пожелал себе не встретиться с ним в обозримой стычке. – «Насчёт поединка я бы ещё подумал. И вообще, где-то я его уже видел…»
- Готово, - Альберт проверки ради дёрнул наруч с такой силой, будто хотел вырвать Яношу руку.
Рыцари шумной нестройной колонной прошествовали к турнирному полю, чтобы у самой его кромки разделится на партии, знамёна которых важно несли впереди герольды. Тот самый задиристый рыцарёнок, хваставшийся наличием Ракоци в рядах, как оказалось, зачинщиков, шёл прямо за Яношем.
Торжественно возопели трубы, стоило бряцающим и блестящим на солнце процессиям выйти на турнирное поле.
Солнце шпарило немилосердно, да ещё всадники взбаламутили тучу пыли, немедленно осевшей на них самих – послышались громкие чихи в обеих партиях – и сведя на нет все усилия слуг, только несколько часов назад начищавших до блеска латы.
Народ, собравшийся вокруг турнирного поля, зашумел: дети свистели, показывали пальцами, норовили подлезть под возведённым наспех заграждением и просто глазели, открыв рты; взрослые проявляли чуть меньше энтузиазма – многие пришли сюда заключить выгодные сделки или продать что-нибудь, что в обычный день никто в здравом уме не купит, подороже – например, амулет от случайной стрелы за пять золотых, при том, что в стрельбе из лука никто не состязается.
Герольд начал торжественную речь «во славу великому и могучему Его Императорскому Величеству Сигизмунду из рода Люксембургов…» - оный, пышнобородый и почти благообразный, согласно кивал. Это обещало затянуться надолго, с перечислением судей, среди которых Янош с вялой радостью услышал имя отца, а с рыцарей уже градом катился пот, в рядах было душно.
- Почётным судьёй на настоящем турнире был выбран, - герольд честно старался кричать изо всех сил. – Иштван Ракоци.
- Этот старый..., - простонали в первых рядах (хотя не такой уж и старый, пусть и не прыгает с копьём наперевес), куда обычно ставили новичков: мол, закалитесь в бою, если не затопчут. Хотя закалённые в бою калеки тоже не особо в цене.
«Знать бы хоть, как выглядит красивейшая дама турнира – небось жаба жабой*», - но с такого расстояния жаб, равно как и писаных красавиц, под навесом не наблюдалось.
Тем временем герольд, протрубив последний раз, ушёл с поля.
Кто-то перекрестился, кто-то вдохнул чистого воздуха, коего не предвиделось теперь в ближайшее время, и рыцари водрузили шлема на головы.
Сигизмунд поднял руку с платком – турнирное поле накрыла тишина.
Пальцы судорожно сжались вокруг древка копья. Каждый мускул напрягся, словно растянутая пружина, в ожидании бешеного галопа и азарта битвы, когда разум уступит телу, предвкушающему бой сейчас: чем дольше король держит руку, тем чаще удары сердца и прерывистей дыхание – вот-вот, в это мгновение, давай же – взгляд пытается уцепить малейшее движение императорской руки – как часто бывает, что юнцы срываются с места раньше…
Жилистая рука, сжимающая в пальцах платок, начинает опускаться…
Копья застывают, будто в камне…
Ткань поднялась порывом ветра…
Удар шпор в бока лошадей – две конницы срываются с места.
Топот копыт в мгновение ока накрывает поле – с грохотом несутся навстречу друг другу тяжёлые всадники.
Десять локтей… пять… три…
…С оглушительным лязгом и треском сминаются первые ряды, ломаются копья, ржут упавшие лошади.
Хорошо смотреть на бой со стороны, из-под навеса, тыча пальцем в смешно свалившегося с лошади парня или влюблённо глядя на статного рыцаря, яростно вышибающего противников из сёдел, и не знать жгучего чувства позора и страха, что тебя затопчут, или с сожалением понимать, что у тебя почти не осталось сил, и тот всадник впереди, скорее всего, вышибет из седла самого тебя. Тогда главное – успеть отползти подальше.
…Каждый мужчина любит мгновения, когда мир – это лишь твоё дыхание, гулко отдающееся в стенках шлема, голос разума, ограничивающийся чёткими приказами, и противник, видный через прорезь, стремительно несётся на тебя: уклониться – не достать – развернуться и пойти на второй круг. Пыльный ветер врывается через прорезь – глаза словно обжигает, слёзы мешаются с потом… удар!
Сначала он решил, что его аккуратно разрезали на верх и низ, но, судя по занывшим внутренностям, оные всё ещё были при нём, так что стоило бы разогнуться. Его противник как развернулся для победного удара – «Чёрта с два!», - он покрепче сжал копьё и пришпорил замедлившего было коня. «… Между кирасой и наплечником, если повезёт, то вышибу копьё», - в самый последний момент Янош дёрнул за левый повод и рывком приподнял своё копьё – противник качнулся в седле, но оружие не выронил.
Ещё круг.
Он застыл словно каменная статуя, и его соперник, похоже, тоже предпочёл пойти на таран. Уклонится или нет, мыслишка, сделать ли так самому – противник летит прямо на него, острие копья ещё быстрей…
Искры… нет, круги перед глазами. Янош судорожно сжал правую руку – кажется, копьё выпустил. Но что хорошо – противник тоже.
Альберт перекинул ему топор, вражеский оруженосец остановил свой выбор на кистени – «Гаааад…». Будучи одним из самых пакостных оружий – цепь, державшую ударную головку, можно было обмотать вокруг меча или того же топора и вырвать его из рук противника – кистень давался не каждому, и дай бог, если его «враг» просто хочет выказать свою удаль, а не на деле владеет этим оружием. Но надеяться бы Янош не стал.
Противники вновь начали сближаться. В пылу собственного боя они как-то не заметили, что в сёдлах осталось с десяток человек, уж тоже бившихся в поединках, на сегодня, вообще-то, не запланированных. Но Император не останавливал турнир, с полуулыбкой наблюдая за рыцарями.
Бум! Противник промахнулся мимо топора, зато заехал шипованным шаром прямо в многострадальный наруч, не преминувший слететь – Альберт взволнованно сжал кулаки, кожей уже ощущая холодный взгляд (лучше бы отборно ругался, честное слово!) господина.
Круг в этот раз был короче. Противники сошлись, и, не остановившись на одном ударе, заметно покачнувшем Яноша, а он только на втором круге узнал в своём оппоненте того великана, скрестили кистень и топор – цепь обмоталась посередь древка: то ли просто неудачно, то ли противник в этом оружии был не такой мастер, чтобы вывернуться из простого приёма, но при том сие произошло – великан пришпорил лошадь, и обмотанный цепью топор легко выскочил из рук Яноша, да и сам он едва за ним не полетел. Будь противник равным ростом и силой господину Хуньяди, при этакой ошибке они бы ещё поборолись за право лишиться оружия, а так…
Не то чтобы Янош был мастер в искусстве владения кистенем, но основные приёмы, как и всякий себя уважающий воин, знал, и их должно было хватить, чтобы выбить из рук противника «подлейшее из оружий» или утянуть его за собой. Судя по всему, знания великана ограничивались тем же.
Противники ринулись навстречу друг другу.
Мастер бы сказал, что Янош слишком рано замахнулся – ударный шар промахнулся бы мимо древка… или разбил его в щепки – вражий шипованный шар свистнул у самого плеча, если бы Янош промахнулся, то в ближайшее время не смог бы держать в руке ничего тяжелее пера.
А вот и меч. Как и ожидал – чудовищных размеров. Но ударным шаром его можно сломать.
Замах был у великана горизонтальный, явно целил в незащищённую правую руку. Янош взмахнул кистенем – три локтя, два… Клинок, блеснув на солнце, резко дёрнулся вниз, запутался в цепи и вырвал древко из рук. «Тем лучше», - искусство владения мечом Янош считал лучшим из своих умений, пусть верхом это не так просто, зато бой на мечах не всегда решается силой.
Бастард, килидж, фальшион: в поединке один на один скрестить клинки до искр из-под лезвий – не просто замахнуться и ударить, это настоящий танец, со стороны красивый и завораживающий, для танцоров – смертельно опасный, оттого ещё больше разжигающий кровь. В битве поединков нет, как часто не бывает рыцарской чести и милосердия – это просто резня, где ценятся меткость и сила удара и способность извернуться от вражеского клинка. Так вот великан, похоже, даже в поединках предпочитал последнее.
Они рванулись навстречу друг другу, чтобы через несколько мгновений со звоном скрестить клинки, и ещё, и ещё раз, кружа, будто в погоне друг за другом, и если великан всё чаще атаковал, то Янош парировал, ожидая момента и ища слабое место. В какой-то момент они словно бы разошлись для разгона, и снова ринулись навстречу – дальше всё было как в тумане: Янош подставил щит, хрустнувший от удара, и сам едва не свалился, но его клинок лезвием врезался в шею противника. Великан, всхрипнув, перегнулся – наверное, у него потемнело в глазах – и – как же долго длилось это мгновение – покачнулся и свалился с лошади. При своей голове он остался лишь благодаря бувигеру**…
Пропели трубы.
Янош словно очнулся ото сна – горячо саднило задетую руку, ныли зашибленные внутренности – он бы сейчас точно также сполз с коня, кабы не был в списке победителей.
Он устало снял шлем и с наслаждением глотнул свежего воздуха.
Иштван Ракоци грустно рассматривал венец, которым должен был накрыть полюбившегося главной красавице турнира рыцаря. «Ого, а вот и жаба…», - под навесом сидела шикарная девица, пудов пяти живого весу и ростом Яношу по грудь. Старикан протянул ей венец… и его ухватила худая изящная ручка в обрамлении горностаевого меха. Вторую девицу просто не было видно, а ведь посмотреть на что было – тонкий гибкий стан, длинная шея той прекрасной бледности, с которой можно только родиться, гордая плавность движений и лёгкая походка – словом, Янош едва не въехал в оруженосца своего оппонента, а когда тот удивлённо придержал лошадь, юная дева звонко засмеялась.
Его недавний противник устало поднялся и, сняв шлем,… подмигнул без того удивлённому победителю.
… О нём когда-то много говорили, и среди этого «много» хорошего, а, главное, правдивого, было маловато даже для сплетен. Смуглый и черноволосый, за глаза валашский заложник был наречён «сыном презренной цыганки», кому-то хватило ума предложить «пленную турчанку». Младше Яноша года на три, Влад был выше его на голову, и, будучи осведомлённым обо всех слухах касаемо своей скромной персоны, словно бы не обращал внимания – более улыбчивого и лёгкого человека при дворе надо было ещё поискать. А светловолосый с залысиной боярин, что повсюду сопровождал тогда ещё юного заложника, сегодня был его оруженосцем.
- Жаль, - грустно осматривая обломок кистеневого древка.
- Ну, не в этот раз, так в другой, - жутковато прохрипел Влад, одной рукой подхватывая коня под узды, а второй пытаясь расстегнуть ремни бувигера.
- Я про кистень, - лукаво усмехнулся престарелый оруженосец.
Ввечеру дражайшие гости и особо избранные участники турнира собрались за пиршественным столом.
Там, где расселись рыцари, только и было разговоров, что о турнире. «А вот завтра…!», «Жаль, что сегодня…» и «А мне понравился вон тот, с пером на шлеме…» слышались сквозь музыку и стук кубков. На меньшей части стола, поближе к Императору, шептались о делах более серьёзных и весьма грустных, прерывая речи лишь для того, чтобы выпить.
- Османам сейчас не до нас – чем не время для похода?
- Это только кажется – собери мы войско, и они тут же забудут свои распри. О янычарах я умолчу.
- И о Мусе тоже? – поинтересовался Войку Хуньяди, мужчина преклонных лет с глубокими карими глазами.
- Не я это предлагал – ни мне судить, - осторожничал старик Ракоци – за сегодняшний вечер это была самая храбрая реплика.
- Денег не хватит, - коротко пискнул главный казначей, скрипевший зубами за каждую монету, потраченную на турнир.
- В Ватикане делят власть, значит, их не предвидится, - «обрадовал» Его Величество. – Если в ближайшее время они не договорятся сами, придётся слегка надавить.
- Всей церкви не до осман – свои крысы, - заметил барон Сцилади.
- Всё от этого дележа: всяк еретик чует, как ослабла церковь, да пользуется.
- Пока будем ждать, османы уж разберутся меж собой, и вряд ли мы отделаемся сожженными крепостями, - буркнул Войку, и хорошо, что услышал его только сидевший рядом Ракоци.
Влад «красовался» синяком во всю шею, но ладно хоть хрипеть перестал, а то после его замогильного хохота, разнесшегося в коридоре, по замку поползли слухи о привидениях.
- Ох, молодец, ты такой красный, что аж лиловый, - начавшим заплетаться языком сообщил Батори.
- По-моему, красивый цвет, - впору было приуныть, но такого за Владом пока не водилось.
- Тогда чего ж ты так мечом размахивал? Я бы тебе не только шею украсил, - Янош так задумчиво смотрел в кубок, будто на его дне уже резвились похмельные черти.
- Ну надо ж было покрасоваться, - важно парировал Влад.
- Хочешь сказать, что тебе ничуть не жалко? – удивился Ференц. Он, конечно, прекрасно знал, что шансов пройти во второй тур у него мало, но горевал, будто был главным фаворитом всего турнира.
- А чего жалеть-то? Отосплюсь хорошенько, спокойно поем, не спеша да под навес приду, а там девица одна уж больно хороша, - Влад обозначил примерные размеры «девицы».
- Да тебе грации нравятся, как я посмотрю? – пьяно ухмыльнулся Янош, узнав в обрисованном маленькую толстушку.
- Кто?
- Грация – идеал римской красоты, с вооот таким аппетитным балконом позади…
- На себе не показывай, а то вырастет… балкон.
- …Но при всём грации не в моём вкусе.
… Через десять с лишним лет военный губернатор князь Влад из рода Бессарабов женился на стройной до худощавости княжне Ракоци, а бан Северина Янош Хуньяди взял в жёны… грацию, баронессу Сцилади.
Но это уже совсем другая история.
*Почётный судья турнира мог защитить от излишнего милосердия участников рыцаря, который приглянулся красивейшей девице оного состязания, возложив ему на голову чепец, венец или платок сей прекрасной (пусть не всегда) девы
** Сегмент доспеха, защищавший шею. Мог быть цельнометаллическим или из отдельных пластин, снутри обшивался бархатом или кожей.