[Kontuzia]

Примечания переводчика:
- Николае из Визакны будет называться вице-губернатором, потому что
а) "вице-воевода" звучит ещё нелепее в данном контексте;
б) я пока не могу подобрать адекватно звучащую должность для "помощника воеводы", который имел право судить и исполнять решения суда;

- нашёлся источник романтических соплей под названием "Клятва Влада и Штефана". И здесь это не утверждение, а всё-таки предположение... Но история не терпит сослагательного наклонения ;
- "Как ныне сбирается Вещий Олег щиты прибивать на ворота...", или методика взятия Константинополя не меняется столетиями;
- данные о размерах пушки "Базилики" тут отличаются от "стандартно принятых", а ещё переведены в единицы СИ;
- я наконец-то определилась с правильным написанием очередной венгерской фамилии - всё-таки верно она звучит как "Силадьи". Осталось выяснить про Толмай (они же Томаж, Толмаж и даже Толомай)

И так как я болею, а потому отличаюсь крайней внимательностью (а ещё у меня старая клавиатура, и у неё кнопки работают одна через пять), буду очень благодарна за беттинг.

Раду Флореску и Раймонд Т. МакНелли

Дракула - господарь множества лиц.
Его жизнь и его времена

Глава 3
Тернистый путь к власти

Известие о смерти Влада Дракула нагрянуло, как гром среди ясного неба. Несмотря ни на что он являлся одним из столпов христианского сопротивления, эффективно действовавшим крестоносцем и единственным рыцарем Ордена Дракона, до конца остававшимся верным клятве бороться с турецкой экспансией. В конце 1447-го года, как только вести из Валахии достигли Адрианополя, султан Мурад II официально сообщил Дракуле о смерти его отца. Теперь Влад был абсолютно свободен. Османские господа дали понять князю, что считают его достойным кандидатом на валашский трон – его твёрдый характер и лидерские качества, очевидно, впечатлили Мурада (правда, позже он счёл Раду более подходящим господарем). Дракула получил офицерский чин в турецкой армии, и теперь ему лишь оставалось ждать подходящей политической ситуации.
В передаваемых из уст в уста румынских крестьянских преданиях до сих пор живёт очень проникновенная история о верном боярине Казане, в которой может присутствовать и крупица исторической истины – услышать её можно в землях, где остались ещё непрямые потомки этого господина. Легенда гласит, что, уже покинув Тырговиште, Дракул, предчувствуя скорый конец, посетил своего прежнего логофета, Казана, и наказал тому передать княжескому сыну и наследнику Владу [Мирчу уже не учитывают] две драгоценные реликвии: меч из Толедо, пожалованный князю самим Сигизмундом в Нюрнберге в 1431-м году, и золотое ожерелье с подвеской-драконом. Казан прошёл полный опасностей путь: пересёк Дунай в Добрудже, день и ночь гнал лошадь галопом и достиг Адрианополя в пять дней. И там он вручил лично Дракуле реликвии его отца и подробно рассказал о том, как жестоко расправились с князем-отцом и его старшим сыном. Выслушав боярина, Влад поклялся, что не успокоится, пока не отомстит за преступление и самолично не убьёт Владислава II.
Первая возможность представилась семнадцатилетнему князю в 1448-м году, когда Янош Хуньяди попытался возродить антиосманский фронт по линии Дуная. Трансильванский воевода пересёк реку и ступил на земли Сербии в сентябре, а затем его армия вторглась глубоко в османскую территорию, где планировалось соединиться с войском албанского лидера, бывшего мусульманина и знакомого Дракуле по временам заложничества Георгия Кастриоти. Ещё живя при турецком дворе, албанский князь так впечатлил султана своей доблестью, что был прозван Александром по аналогии с легендарным правителем Македонии – по-турецки это имя звучало как Искандер, а Мурад II наградил Кастриоти званием бея (военачальника), так что, когда князь Георгий вернулся на родину, соотечественники услышали, как его зовут Искандер-беем. Это сочетание исказилось в прозвище «Скандербег», под которым Кастриоти для албанцев – так же, как Дракула для румын – и отметился в истории как самый яростный борец против османского владычества.
В первой половине октября христианская армия достигла равнины, известной под названием «Косово Поле», где сербы потерпели историческое поражение от воинов султана Баязида в 1389-м году. Турецкие разведчики и следопыты, работавшие тоньше, чем люди Хуньяди, известили османскую армию о точном местонахождении и направлении движения христианских отрядов. Три дня – 17-го, 18-го и 19-го октября – шла вторая битва на Косовом Поле. Она окончилась серьёзным поражением и для венгерских войск, и для восьми- или девятитысячной валашской армии мадьярской марионетки Владислава II Данешти. Историк Халкокондил упоминал об этом так: «На левом крыле стоял Дан [Владислав II], большой друг его [Яноша Хуньяди], возведённый им на трон Дакийской земли, потому что он ненавидел Дракулу». Так же, как и после поражения при Варне, Хуньяди едва сумел спастись и уйти из Косова – от полного уничтожения остатки венгерской армии спас прикрывавший тылы отряд албанцев Скандербега. Трансильванский воевода пытался бежать на север, а тем временем Кастриоти попал в плен к сербскому деспоту Георгию Бранковичу, который жаждал возмездия за грабёж, учинённый проходившими по его землям крестоносцами. Так и Хуньяди оказался пойман Бранковичем и некоторое время провёл в Смедереве. Отпустили Яноша лишь после обещания способствовать женитьбе Матьяша и Елизавете Циллеи, невестки сербского деспота.
Репутации и армии Хуньяди два серьёзных поражения нанесли значительный урон, и Дракула мог воспользоваться ситуацией и предпринять свой первый большой шаг в достижении валашского трона. Поддерживаемый турецкой кавалерией и отрядом пехотинцев дунайского паши Мустафы Хассана, Влад совершил дерзкий и успешный государственный переворот, за которым должны были последовать ответные меры со стороны венгров. Вице-губернатор Трансильвании [один из трёх] Николае де Визакна [в оригинале «Ocna»] незамедлительно предложил князю приехать в Ардял, дабы подтвердить законность своей власти в Валахии. Также в своём письме этот господин спрашивал Дракулу, знает ли тот, где находится внезапно пропавший после битвы на Косовом Поле Янош Хуньяди. В архивах Брашова сохранилось письмо, в котором Влад ответил, что не может принять приглашения трансильванского вице-губернатора, поскольку подобное действие вызовет подозрения турок, и они немедленно его убьют; также он писал, что понятия не имеет, что и где произошло с Яношем, но полагает, что Хуньяди погиб в бою. Однако князь предусмотрительно заметил, что, если трансильванский воевода вернётся, он хотел бы поддерживать с оным мирные взаимоотношения.
Влад правил, пока турки контролировали ситуацию. Победа на Косовом Поле и так далась османам большой ценой, так что Мурад II решил не преследовать отступавшие венгерские войска – за три дня и три ночи на поле битвы навсегда остались множество турецких воинов. Султан не получил никаких преимуществ в войне в общем и лишь потерял драгоценное время.
Владислав II, избежавший плена благодаря молдавскому господарю Петру II (тот взошёл на трон в марте, а валашский князь был женат на его родственнице), собирался согнать Дракулу с трона. Данешти склонил на свою сторону остатки венгерской армии, пересёк Дунай и границу Валахии, и к Рождеству армия Дракулы была разбита. Влад бежал на юг и снова нашёл убежище в Адрианополе. Так его первое правление длилось всего два месяца. Владислав II снова стал господарем, но теперь, когда баланс сил снова сместился в сторону османов, начал идти на уступки.
Что же случилось с Дракулой дальше? Некоторое время он провёл при дворе Мурада II, а затем отправился в Молдавию, господарем которой стал Богдан II, отец Штефана, в будущем прозванного Великим. И так как Дракул был женат на сестре Богдана, то молдавский князь приходился валашскому дядей. Отношения между румынскими княжествами тесно переплетались политической судьбой, которая однажды вынудила Богдана искать убежища в Тырговиште при дворе Дракула. Ко всему прочему, жена наследника рода Мушатинов, княгиня Олтя, происходила из Валахии и почти наверняка приходилась дальней родственницей Дракулам. Так что у Влада имелись основания надеяться на тёплый приём при молдавском дворе. Почти два года, с декабря 1449-го года по октябрь 1451-го, Дракула провёл в Сучаве, столице княжества, или её окрестностях в компании своего двоюродного брата Штефана, который был чуть младше Влада. Вероятно, кузены вместе обучались у монахов близлежащих монастырей и писарей канцелярии – так валашский князь смог бы закончить прерванную пленом учёбу, а в то время через Польшу и Венгрию в Молдавию проникала культура итальянского Возрождения. Наследники престолов стали близкими друзьями и могли поклясться оказать друг другу помощь в борьбе за короны. В июне 1450-го года князья сражались плечом к плечу под командованием господаря Богдана – тогда польская армия была сокрушена в битве при Красне – и получили ценный опыт в ведении боевых действий. Дружеские отношения со Штефаном, сложившиеся во время молдавского изгнания, сохранились у Дракулы на всю жизнь, и тенью на них легло лишь предательство молдавского господаря летом 1462-го года.
Пребывание Влада в Молдавии закончилось, когда Петру Арон, лидер ещё одной оппозиционной фракции, убил своего брата Богдана II – случилось это в октябре 1451-го года недалеко от Сучавы [местечко Рэусень по тем временам было не очень близким к Сучаве – между ними примерно 95 км]. Альтернатив у Влада и Штефана не было – их путь лежал в Трансильванию, через знаменитый перевал Борго (и тот самый восхитительно готичный пейзаж, открывавшийся читателям в первых главах романа Брэма Стокера), где им оставалось только сдаться на милость Хуньяди, человека, ответственного за смерти отца и брата Дракулы.
После двух крупнейших поражений, при Варне и на Косовом Поле, Хуньяди, как уже упоминалось, потерял большую часть уважения, военной силы, а также титулы наместника Венгрии и воеводы Трансильвании – их отозвали именем некоронованного правителя Ладислава V Постума при поддержке всесильной венгерской знати, никогда не питавшей особого доверия к Яношу. Однако за Хуньяди ещё числился скромный титул графа Бистрицы, Северина и Тимишоары, дававший ему власть над обширной территорией в Ардяле. А прежде всего Янош был главнокомандующим на восточном фронте [почти дословный перевод] и в замке Хунедоара располагалась ставка его армии наёмников, бывшей в Ардяле немалой силой. Искать убежища в землях врага семьи, «Белого Рыцаря», со стороны Влада было, по меньшей мере, безрассудством.
Стража Хуньяди стояла в Бистрице и держала под контролем все дороги из неё к Брашову, проходившие через Сигишоару, так что беглым князьям требовалось аккуратно обойти пограничную крепость перевала Борго. Воодушевлённый успехами той переписки, что он успел провести с советниками Брашова ещё в недолгую бытность свою господарем, поддерживаемый несколькими боярами, недовольными правлением Владислава II, Дракула планировал разместить в городе свою ставку. Хуньяди в то же время был заинтересован в пресечении любой попытки смены власти в Валахии. В феврале 1452-го года бывшему трансильванскому воеводе сообщили, что Влад объявился в Брашове, и Янош отреагировал мгновенно и неумолимо – в письме к советникам города он просил схватить беглого валашского князя и выгнать из страны. Хуньяди всё ещё доверял своему протеже, Владиславу II. Легко предположить, что после этого Дракула мог вернуться в Молдавию на то время, пока убийцу Богдана изгнал из княжества его соперник Александрэл. Есть вероятность и того, что Влад скрылся в окрестностях Брашова не без помощи лояльных ему бояр – известно, что в тех краях он присутствовал, поскольку 24 сентября 1452-го года Владислав II направил советникам Кронштадта ноту протеста по этому поводу. В итоге Дракула двинулся к соседнему Сибиу, и о том были извещены советники города. Вице-губернатор Николае де Визакна, следуя инструкциям от Яноша Хуньяди, сразу предпринял меры: нанял убийцу, чтобы тот устроил засаду в деревне Джоаджу [в Ардяле есть два населённых пункта - Джоаджу и Джоаджу-де-Сус; о факте покушения князь Влад упоминал в своём письме от 14 марта 1457-го года]. Каким-то образом Влад узнал о готовившемся покушении и сумел оного избежать.
С чего же вдруг Дракула позволил себе выйти из тени трансильванских лесов и что вынудило его заключить мир с Хуньяди? Известно, что отношения между Белым Рыцарем и его протеже Владиславом II сильно охладели. Первой причиной явилось то, что Хуньяди захватил герцогства Амлаш и Фэгэраш, традиционно принадлежавшие валашскому господарю: Амлаш был отдан Сибиу, а Фэгэраш Янош прибрал себе. Данешти считал эти земли своими и пытался вернуть – так началась междоусобица. Вторую причину мы уже упоминали – Владислав II пошёл на уступки боярскому совету и сблизился с османами. В январе 1451-го года он даже послал делегацию в Адрианополь, чтобы поздравить с восшествием на престол Мехмеда II – Валахия вновь стала верна и королю Венгрии, и османскому султану одновременно, так же, как это было при старом Дракуле.
Кроме того, от своих информаторов в Константинополе Хуньяди знал, что Мехмед готовится к завоеванию города, и трансильванский главнокомандующий понимал, что для усмирения безмерных территориальных аппетитов османского правителя потребуется весь его, Яноша, полководческий талант. Дипломаты вели с византийским императором Константином XI переговоры об условиях спасения города. И по зрелом размышлении Хуньяди рассудил, что молодого валашского князя в земли Трансильвании привела сама судьба, ибо он, как никто другой, знал Мехмеда, и пять раз участвовал в боевых действиях в составе турецкой армии, а, следовательно, знал их тактику и военную организацию [кругом шпионы и разведчики, а Янош за всю свою жизнь так и не разгадал страшный секрет османской тактики]. Присутствие младшего брата Дракулы в лагере османов могло тоже внести свой вклад в решения и Влада, и Яноша. С точки зрения валашского князя главным препятствием к миру стал вопрос моральный – можно ли простить Хуньяди двойное убийство 1447-го года? Влад наверняка пытался представить себя в ситуации, в которой оказался тогда Янош.
Резкое потепление в отношениях было крайне трудно и представить-то в тот век эгоистичной политики. Факт, что достижение своих личных целей было главным приоритетом и у старого крестоносца, и у молодого князя, когда они впервые встретились в величественном готическом замке, что стоял и стоит до сих пор на величественной горе в западном пригороде трансильванского города Хунедоара [не является доказанным фактом]. Встреча проходила в покоях Белого Рыцаря, к которым вела галерея, полная семейными портретами венгерского наместника и его жены, Эржебет Силадьи. До нас не дошли записи тех слов, что сказали друг другу Хуньяди и Дракула [потому что они были непечатные?], но, очевидно, переговоры увенчались успехом. Влад получил военное назначение в армии Белого Рыцаря и незначительную должность при дворе, позволившую ему жить в Сибиу, и советникам города пришлось смириться с его присутствием. Лучшего наставника в военной тактике и стратегии борьбы с турками Дракуле было не найти – в те времена Хуньяди всё ещё признавался в мире одним из самых выдающихся полководцев.
Янош наверняка высоко ценил Влада и пытался оказать на него максимальное воздействие. Они вдвоём прибыли на открытие заседания венгерской придворной знати в Дьёр [не является доказанным фактом], и там Дракула был официально представлен королю Ладиславу Постуму, который наконец достиг нужного возраста и стал королём Венгрии де-юро в 1453-м году. Валашский князь присутствовал на коронации и обещал верно служить Ладиславу V. Был он и на пиру по этому поводу, и участвовал в гуляниях в королевском дворце в Буде. Во время праздника Хуньяди также помирился и с графом Ульриком Циллеи, преданным слугой императора Фридриха III. С согласия короля Венгрии и трансильванского Союза [Трёх Наций] на Дракулу были возложены обязанности по защите ардяльской границы от турецких набегов – по сути ту же самую должность с 1431-го по 1436-й год занимал его отец. Княжеский двор разместился в Сибиу, так что именно в этом городе до Влада дошли вести о падении Константинополя – событии, которого ждали ещё с момента смерти Мурада II (3 февраля 1451-го года в возрасте сорока семи лет султана свалил инсульт) и восшествия на престол его сына.
Мехмеду тогда исполнилось девятнадцать. Он был вторым сыном Мурада и имел недолгий опыт правления – с 1444-го по 1446-й год, когда отец попытался передать ему бразды правления государством, но юный наследник своими своеволием и развратным образом жизни снискал себе страшную нелюбовь придворных. Став султаном во второй раз, Мехмед только укрепил свой недобрый образ в глазах подданных – приказал казнить своего единокровного брата, ещё младенца, но уже соперника. В тот момент, когда малыша топили в ванне, его мать как раз славила нового султана…
Экстравагантный образ жизни, беспощадность и невероятная амбициозность Мехмеда связаны с тем фактом, что он, сын простой рабыни, жил вдали от отца, известного своей щепетильностью во внешней политике, всегда предпочитавшего мир неожиданностям войны и лишь отвечавшего на атаки врагов [в Фессалониках народ сам себя вырезал]. Дипломатические наблюдатели Запада, радовавшиеся смерти Мурада II, недооценили характер и целеустремлённость молодого султана, оказавшегося противником более грозным, чем его отец.
Первое предупреждение пришло от великого визиря Халила-паши, считавшего вполне реальным сосуществование Османской империи и Византии (правда, ходили слухи, что он продался императору Константину). Халил уже обращал внимание византийского правителя на неуправляемость своего подопечного и выразил своё отношение к желанию Мехмеда завоевать Константинополь исключительно ради славы: «Вы, неразумные греки! Мой господин Мухаммед не похож на своего отца, султана Мурада. И ваши угрозы бессмысленны. Мухаммед не дитя, чтобы бояться вас. Зовите на помощь венгра, если вам угодно! Коли желаете вернуть свои земли, попытайтесь! И я обещаю вам, что вы потеряете и то немногое, что у вас ещё осталось!».
Во дворце Адрианополя между Халилом и султаном Мехмедом произошёл разговор, который развеял всякие сомнения касательно намерений молодого османского правителя. Блуждая ночами по улицам Эдирне, Мехмед обдумывал идею завоевания Византии, однако прежде, чем начать столь грандиозный проект, он пожелал выяснить настроения своих придворных. Одной бессонной ночью 1452 года он послал евнуха к Халилу-паше с известием, что хочет того видеть. Великий визирь, зная Мехмедову алчность, на всякий случай прихватил с собой золотую чашу. Явившись в покои султана, Халил-паша увидел его сидевшим на краешке кровати и уже полностью одетым. Мехмед заметил чашу в руках придворного и воскликнул:
- Что это значит?
Великий визирь кротко ответил:
- Если господин вызывает к себе благородного мужа, тому не следует приходить к нему с пустыми руками.
- Не в золоте я нуждаюсь. Я желаю лишь одного – твоей помощи в свержении Константинополя! – сказал на это Мехмед и, когда Халил-паша изъявил желание следовать воле своего султана, воскликнул: - С помощью Аллаха и Пророка Его мы возьмём город!
Противником османского султана стал Константин XI Драгаш из рода Палеологов. Власть над империей перешла в его руки после смерти Иоанна VIII, его брата, в январе 1449-го года. Последний император производил неизгладимое впечатление: он был высок ростом, обладал правильными чертами лица, о его неподдельных доблести, честности и храбрости знали все. Обыкновенно он носил либо белые одежды покаяния, либо, намекая на возможность войны, пластинчатый доспех и стальной шлем. Константин женился дважды, но, так же, как и его братья, умер, не оставив наследников. В общем, он поддержал идею о получении военной помощи от Запада, но, в отличие от своего брата, не собирался слёзно умолять об оной. Будучи реалистом, император осознавал всё отчаяние сложившейся ситуации. Он предпринял несколько безнадёжных попыток выйти из неё, например, предложил руку и сердце вдове Мурада, сербской княжне Маре, но женщина предпочла принять постриг и провести остаток жизни под защитой родни в монастыре. Константин XI подтвердил заключённый во Флоренции в 1439-м году союз между Римской Католической и Православной церквями и участвовал в совместных службах в соборе Святой Софии. Народ, однако, гнушался посещать такие таинства, отказывался отмечать общие праздники и в итоге даже пришлось закрыть кафедральный собор, построенный ещё императором Юстинианом. Единственной реальной надеждой византийцев оставался Янош Хуньяди, приславший в Константинополь своих дипломатов сразу же, как понял, что намерения Мехмеда совсем не пустая угроза. Но послы Белого Рыцаря уехали ещё до того, как османы начали окружать город. Всегда практичный, трансильванский воевода, проконсультировавшись с Владом Дракулой, решил, что своими невеликими силами лучше укрепить границы Трансильвании и южных частей Венгрии, включая земли Белграда – это казалось стратегически более полезным, чем оборона византийской столицы.
Легко переоценить атмосферу пессимизма и уныния, накрывшую осаждённый город, и всё же именно она преобладала. Моральный дух суеверного народа подрывали сбывавшиеся дурные приметы, множество которых описал Халкокондил. За несколько дней до финального штурма, 24-го мая 1453-го года, купол собора Святой Софии от основания к вершине светился алым. Свечение, говорят, продержалось некоторое время, а потом так же внезапно сошло на нет. Некоторые жители города решили, что это был отсвет костров турецкого лагеря, но оказались неправы, так как окрасившие купол лучи светили далеко из-за шатров османов. Поэтому оптимисты сочли их источником костры крестоносцев Яноша Хуньяди, шедших спасать столицу Византии. Султан тоже был немало впечатлён огнями на куполе собора, но придворные прорицатели убедили его, что это знак небес, благословлявший древний город стать столицей истинной религии. Случилось и солнечное затмение, а ведь провидцы давно предсказывали, что Константинополь не падёт, пока Луна не заслонит Солнце. Другому случаю вообще сложно найти разумное объяснение: император организовал торжественное шествие, участники которого взывали к Господу, прося благословления Его, и тяжёлая икона с изображением Пресвятой Девы, написанная некогда самим святым Лукой, выскользнула из рук служек и упала на землю. И поднять её они не смогли. Только после пылких молитв икона снова оказалась у них в руках. Когда же процессия продолжила движение, поднялся сильный шторм: били молнии, гремел гром, шёл проливной дождь. Непогода сменилась туманом, таким плотным, какого никогда не бывало в мае. Как будто Господь оставил Константинополь, и туман скрыл его уход… Летописцы вспоминали также и древнее пророчество, гласившее, что последний император будет носить то же имя, что и первый – Константин, основатель византийской столицы.
Великому Дуке (аналог премьер-министра и адмирала флота) Луке Нотарасу приписывают следующие циничные слова: «Я скорее предпочёл бы видеть в Константинополе турецкий тюрбан, чем красную шапочку римского кардинала!». Вот так сильна и всеобъемлюща была ненависть к латинским «еретикам» даже в час отчаянной нужды.
Пораженческие настроения и пессимизм подкреплялись и вполне статистическим фактом, что у Константинополя попросту было недостаточно хорошо вооружённых воинов для защиты четырнадцати миль крепостных стен (девять вдоль берега и пять по суше) и башен, построенных в VII веке при императоре Гераклиусе. В период расцвета население столицы было больше миллиона, а к описываемым событиям сократилось до 50 или 60 тысяч, большую часть которых составляло духовенство. Весной, когда османы начали боевые действия, всё, что смог собрать Константин XI – 18 или 20 тысяч плохо вооружённых воинов и наёмников (греков, генуэзцев, флорентийцев, каталонцев, венецианцев, небольшой папский контингент и прочие). Армию поддерживал небольшой флот – шестнадцать боевых судов (пять венецианских, пять генуэзских, три критских и по одному от Анконы, Каталонии и Прованса), которых всё же было недостаточно для защиты проливов и побережья. Лучшим средством обороны оказалась железная цепь, протянутая от стены на побережье Мраморного моря к генуэзской Галате. Единственным секретным оружием, которое всё ещё могли применять лишь византийцы, был таинственный «греческий огонь» - горючая смесь, которая при попадании в судно воспламенялась и поджигала оное.
Султан Мехмед безбоязненно принял вызов превосходящего его силы греко-венецианского оборонительного флота – это была авантюра, и он не до конца представлял, с чем ему предстоит столкнуться. Война фактически началась с того, что султан объявил Босфор – узкий перешеек, отделявший Чёрное море от Мраморного – закрытым для всех, кто отказался платить пошлину. Чтобы закрепить данный указ, Мехмед II решил возвести внушительную крепость на европейском берегу пролива (одна, но меньшего размера, стояла на азиатской стороне уже несколько лет). С головокружительной по тем временам скоростью – за пять месяцев – твердыню, до сего дня носящую имя «Перерезающая Крепость» [она же Румелихисар], построили в самой узкой точке Босфора, чтобы огонь с её стен мог накрыть все суда, пытающиеся пройти в Константинополь. Петля на шее Византии начала затягиваться – имперский город отрезали от Запада. И всё-таки стратегическое и техническое превосходство греков и их союзников на море сохранялось, что вынуждало Мехмеда прибегнуть к революционному наступательному вооружению.
Изобретение пороха и разрушительная сила пушек навсегда впечатлили султана ещё в юности. Мехмед знал, что огнём бомбард взял болгарский Петрец Мирча Дракула в Варненской кампании, а его отец отбил у османов Джурджиу в 1445-м. Заинтересовавшись причинами успехов своих врагов (не только валахов), Мехмед узнал, что мобильные пушки отливали брашовские мастера, готовые продавать свою продукцию любому, кто сможет за неё заплатить. Среди этих литейщиков был некто Урбан – в своё время он предложил Константину XI открыть производство пушек в византийской столице, но император счёл предложенную цену слишком высокой и отказал мастеру. Каким-то образом Мехмеду стало известно об этом случае, и он сам пожелал встретиться с Урбаном. Султан задал мастеру простой вопрос: «Насколько большой должна быть пушка, способная пробить стены, построенные императором Гераклиусом?». Получив развёрнутый и обоснованный ответ, Мехмед сказал Урбану назвать свою цену, и сделка состоялась. Как и Перерезающая Крепость, пушка под названием «Базилика» (словно в насмешку над византийским титулом василевса) была отлита и собрана в рекордные сроки. Длина орудия составляла 27 футов [8.23 м], калибр – 48 дюймов [1 219 мм]; пушка стреляла горящими снарядами весом по 600 фунтов [272.2 кг] и на каждый выстрел требовала 150 фунтов [68.4 кг] пороха. «Базилика» получилась столь тяжёлой, что для транспортировки её к месту пробного выстрела в окрестность Адрианополя потребовалось 700 мужчин и 15 пар быков. После первого использования гигантской пушки осталась воронка глубиной 6 футов [1.82 м], а грохот и дым залпа вызвали панику среди жителей окрестных поселений. Ценность «Базилики» в бою оказалась не столь велика, поскольку передвигать её с места на место было трудно, для её обслуживания требовалось нанять западных специалистов, да и выстрелить она могла только семь раз за сутки, потому что быстро грелась и могла взорваться. Однако султан своим приобретением был полностью доволен, а его вера в эффективность пушечного огня лишь укрепилась, ибо «Базилика» помогла ослабить сопротивление Константинополя и нанесла непоправимый вред его стенам и башням.
Неравенство сил османов и византийцев раздули греческие летописцы в попытках обратить внимание западных союзников на своё положение. Фактически регулярная турецкая армия на тот момент не превышала числом 100 000 человек [напоминаю, что выше авторами указано число защитников, в пять раз меньшее]: примерно 60 000 азиатских всадников [сипахов], 10 000 янычаров, 20 000 солдат тыловых служб. Приблизительно 10 000 составляли отряды, присланные султану его вассалами. Османский флот состоял из сотни трирем (судов, где на одно весло приходилось три гребца [возможно, мы говорим о разных кораблях, но у трирем было три ряда вёсел по одному человеку на каждое]) и несколько длинных парусных кораблей, предназначенных для тарана. Так как турки своим мореходным искусством не славились, экипажи судов набирали из христиан, а командовал флотом уроженец Болгарии. Именно он придумал, как обойти железную цепь в проливе – большую часть кораблей протащили по суше, вдали от генуэзской Перы, и их орудиям открылись прибрежные стены города.
В понедельник 28 мая 1453-го года осаждённый город накрыла зловещая тишина. Сперва жители Константинополя испытали облегчение – некоторые ещё лелеяли надежду на чудо, которое ослабит Мехмеда и его войско и уведёт его от стен византийской столицы – но оное быстро улетучилось. Звуки боя стали не слышны совсем не потому, что осаду сняли – напротив, с точки зрения османов всё складывалось отлично. Дело в том, что султан объявил тот понедельник днём отдыха перед финальной атакой – Мехмед считал, что стены города достаточно ослаблены предшествовавшей канонадой, чтобы следующая волна наступления стала последней. Сбитый с толку внезапной тишиной, император приказал звонить к совместной литургии, латинской и греческой, в соборе Святой Софии.
С 12 декабря 1452-го года, когда объявили о союзе церквей, ни один набожный православный не ступил под своды храма, но в тот день, 28 мая, различия и распри прошлого были забыты. Итальянцы и греки, католики и православные, пришли на службу, приняли причастие и спели кирие элейсон, «Господи Иисусе Христе, Сыне Б-жий, помилуй мя грешнаго!». Так, на один краткий миг, единение двух христианских церквей стало реальностью…
В полвторого утра 29 мая султан приказал начать наступление. Как и предсказывалось, в небе висела убывающая луна. Первыми на стены полезли европейские наёмники. За ними шла личная гвардия султана с приказом убивать каждого, кто смалодушничает и попытается отступить. Следом двинулась в битву элитная пехота, янычары, и над полем боя разносился медный грохот их быстрого марша. После них на штурм стен отправились регулярные турецкие войска [как будто янычары не были регулярными]. Тогда ещё казалось, что город можно удержать… Но Мехмед II приказал возобновить атаку. У ворот Святого Романа великан по имени Хассан проломился сквозь стену Константинополя, но тут же погиб. Вслед за ним бросились другие янычары. У врат Святого Романа последний раз видели византийского императора Константина XI – сбросив свой алый плащ, он сражался плечом к плечу с простыми солдатами и умер как мученик, как капитан, не оставивший погибающего судна.
Когда османы ворвались в город, он срывали с людей одежды и ими же связывали. В великом соборе Святой Софии священники продолжали утреннюю службу – легенда гласит, что, распахнув врата собора, турки увидели, как праздновавшие исчезли в южной стене храма вместе с золотыми чашами в руках, и пророки сказали, что стена вновь откроется лишь в тот день, когда Константинополь снова станет христианским, чего до сих пор не случилось.
Султан дал на разграбление города традиционные три дня (за это время турки убили около 4 000 человек и обратили в рабство 50 000 мужчин, женщин и детей) и только потом вошёл в захваченную столицу самолично. Он проехал верхом прямо к собору Святой Софии, подошёл к алтарю и совершил молитву, «Нет Б-га кроме Аллаха, а Мухаммед – Пророк Его». Мечта о захвате византийской столицы была так же стара, как ислам – ещё Пророк Мухаммед говорил: «Благословенны те, кто возьмут Константинополь». Мехмеда II отныне называли Фатихом, что по-турецки значит «Завоеватель», а Османская империя географически стала частью Европы [то есть, Болгарию и половину Сербии тогда частью оной никто не считал], с чем коренным её жителям смириться было нелегко, поскольку турки не являлись христианами.
Падение Константинополя, великого города, уже изолированного захваченными османами Балканами, стал одной из величайших поворотных точек в истории, подобной концу монархии во Франции в 1789-м году и Большевицкой революции в 1917-м, и обозначившей начало новой эры. Несомненно, папа Николай V, благодаря которому в осаждённый город были отправлены гружёные оружием и провиантом генуэзские галеры, считал это падение одним из главных мировых бедствий: «Свет христианства вдруг погас. И при нашей жизни мы не увидим его вновь». Чувство собственной вины наверняка сократило жизнь этого понтифика. Так же взволнован был и Энеа Сильвио де Пикколомини, оплакивавший бойню собратьев-христиан. Будущий папа Пий II, однако, особо подчеркнул и другой аспект свершившейся трагедии, «вторую смерть Гомера и Платона», ведь с этого момента грекоговорящая цивилизация пришла в упадок. Когда известия о гибели Византии достигли Парижа и Лондона, король Карл VII Французский и Генри VI Английский объявили траур при своих дворах. Даже в далёкой Москве колокола кремлёвских церквей звонили в память о погибших мученической смертью православных.
Быстрее всех отреагировали ближайшие соседи захваченных турками стран, в первую очередь Валахия во главе с Владиславом II, Трансильвания, что находилась под надзором Яноша Хуньяди и Влада Дракулы, и, конечно же, Венгрия и её неопытный правитель Ладислав V Постум. Тем временем человек, которому традиции и статус приписывали защиту христианского мира от османов, вновь коронованный (в 1452-м году) император немецких княжеств Фридрих III только вернулся из Рима со своей юной португальской женой Элеонорой. И хотя правитель Священной Римской Империи высказал своё благочестивое сожаление о свершившемся, на тот момент его больше занимали консолидация подвластных ему сил, сохранение контроля над Ладиславом Постумом и организация крестового похода против короля Богемии, еретика Йиржи Подебрада – эта угроза была ближе, чем Мехмед II.
Прошло несколько месяцев, прежде чем детали истории падения Константинополя дошли до жителей Западной Европы, а в румынских княжествах новости, позволявшие осознать размеры и ужас случившейся катастрофы, поступали с самого начала осады от людей, плотным потоком бежавших из Византии через приграничные земли. В числе первых оказались венецианские моряки с потопленной в Мраморном море галеры – они сумели доплыть до Тракийского побережья, прошли через Болгарию, где получали пищу и кров от местных жителей, Валахию, побывали в Сибиу, где располагалась ставка Дракулы, и направились через перевал в Турну-Рошу в сторону своей родины. Помимо бессчётного числа историй о страданиях и зверствах венецианцы поведали о том, как турки захватили в плен их товарищей и рассадили на кольях так, чтобы трупы видели защитники стен. Византийцам таким образом намекали, что Константинополь лучше сдать без боя, и тогда, в соответствии с обычаем, османы могли бы проявить милосердие по отношению к населению осаждённой столицы. Мало кого трогало описание этого жуткого действа, так как посажение на кол у саксонцев являлось одним из способов казни за смертные грехи.
Один правитель точно был проинформирован обо всех событиях в Константинополе – Владислав II, поскольку ещё с момента объявления Мехмеда султаном при османском дворе жил валашский боярин. Бесценным источником сведений в Тырговиште стал архиерей Самуил, бежавший из византийской столицы после её захвата в июне 1453-го года. Ему довелось поговорить с господарем лично, и можно предположить, что последующая протурецкая политика Владислава стала следствием этой встречи, ведь архиерей красочно описал князю, каким наказаниям султан подвергает своих врагов. Также через одного из валашских придворных Самуил отослал письму главе Сибиу, чтобы предупредить саксонцев о главнейших целях Мехмеда. Архиерей предупреждал бургомистра Освальда Венцеля, что «турки в итоге покорят весь христианский мир, если Господь им это позволит. <…> Следующими падут земли деспота Георгия Бранковича Сербского. <…> И говорили они, что Сибиу, лежащий на их пути, должен быть уничтожен». Узнав о том, что его город упоминали в таком контексте, бургомистр обеспокоился: «Сибиу-Сибиу… почему именно Германнштадт?! <…> Взятие турками нашей крепости означит гибель не только Венгрии, но и всего христианства». Венцель взывал к Хуньяди, самому сильному полководцу этих земель, Ладиславу Постуму, королю Венгрии, к Владу Дракуле, к бургомистру и городскому совету Вены и самолично к императору Священной Римской империи.
Янош в советах Освальда Венцеля не нуждался. Он и так прекрасно был осведомлён о мыслях и стремлениях Мехмеда, считавшего захват Константинополя лишь первым шагом на пути дальнейших завоеваний (Хуньяди удивительно хорошо информировал его соратник и друг Янош Витез, проницательный и дипломатичный государственный муж, в будущем занявший посты варадского епископа и архиепископа Венгерского королевства). Защита мадьярского государства стратегически зиждилась на нескольких точках: первой была крепость Белград на южном фланге; второй числилась Валахия, которую, казалось бы, уже контролировали османы (их купцы и разведчики кишмя кишели в столице и больших городах княжества), и за это Хуньяди решил наказать своего ставленника Владислава II, отобрав у того Фэгэраш и Амлаш [опять или снова?]. Янош призвал советы саксонских городов оказать Владу Дракуле финансовую помощь и обеспечить вооружением его армию, чтобы оная встала на защиту Брашова и Сибиу. И последним пунктом требовалось собрать армию, подобную тем крестоносным войскам, что шли за Хуньяди в его прежних битвах – в неё набирали румын, немцев, славян, представителей низшей трансильванской знати. Янош знал, что обращаться бесполезно и к высокородным венгерским господам (они предпочитали безопасность и комфорт своих поместий), и к своему непосредственному господину Ладиславу V (король-ребёнок любил придворные развлечения Буды и Вены гораздо больше, чем боевые действия). Своего старшего сына, Ласло, Хуньяди назначил командовать войсками юго-западного фланга в Хорватии, а в Трансильвании, дабы предупредить атаку турецкого союзника Данешти, оставил Дракулу.
Предположения Яноша Витеза оказались верны – следующий удар Мехмед нанёс совсем не по Трансильвании, окружённой его союзниками, Владиславом II и Петру III Ароном, тоже склонившемся перед османами. Главным направлением турецкого наступления стал Белград, стоявший в живописнейшей местности на слиянии Савы и Дуная. Внешние фортификационные сооружения, тройной толщины стены, башни и амбразуры крепости, пусть и потрёпанные временем и многочисленными осадами, до сих пор невероятно впечатляюще выглядят в глазах гостей югославской столицы [книга 1989-го года; сейчас Белград – столица Сербии. Ваш Кэп]. Гарнизоном Белграда командовал свояк Яноша Хуньяди Михай Силадьи – в его распоряжении находились 5 или 6 тысяч человек, однако он мог обратиться за помощью к сербам, которые остались жить в посаде крепости даже после того, как в 1420-м Бранкович передал город венграм.
Разумеется, с точки зрения Хуньяди падение Белграда стало бы катастрофой невероятных масштабов: Дунай открылся бы для турецкого флота, следовательно, под ударом оказались бы Буда и Вена, а, значит, Венгрия и Священная Римская империя. Для Яноша лично потеря Белграда обернулась бы концом его карьеры и разрушением надежд на славное будущее его сыновей, Ласло и Матьяша.
Намерение султана атаковать Венгрию стало ясным зимой 1455-1456 гг., когда в окрестностях Адрианополя Мехмед собрал девяностотысячную армию, а к дельте Дуная отправил около шестидесяти судов. Худшие подозрения подтвердились, когда в окрестностях сербского Крушеваца оружейных дел мастера (в том числе и немецкие) начали изготавливать мортиры и пушки.
Реакция пришла с совершенно неожиданной стороны: к крестовому походу призвал христиан семидесятилетний францисканский монах Иоанн Капистран, впоследствии канонизированный Римской Католической церковью. Для крестоносца тех времён он был невероятно живуч (до самой осады Вены в 1683-м подобных ему не видели), а его деяния сравнимы с деяниями Петра Пустынника [Амьенского], организатора первого в истории крестового похода. Главный фасад собора Святого Стефана в Вене украшает поясной портрет Иоанна Капистрана: на картине изображён загорелый щуплый человек со впалыми щеками и глубоко посаженными глазами; его лицо выражает спокойствие и достоинство человека, посвящённого в таинства веры – таким он, вместе со своими преданными последователями, пришёл в Дьёр, чтобы проповедовать начало католического крестового похода. Никто не прислушался к его словам [подозреваю, что здесь больше подошло бы «никто не запомнил его речь», однако в оригинале стояло «understood»], но общий смысл их был ясен, как божий день: «Господь желает, чтобы мы изгнали турок из Европы, и для всех, кто последует за мной в битву, и для их семей я вымолю прощение всех их грехов». Прислушавшись сердцем, но не разумом, к словам проповедника, крестьяне, бедные горожане, студенты и священнослужители собрались во вдохновлённую, но плохо экипированную восьмитысячную армию и отправились вслед за Капистраном на юг. Вооружены они были грубыми орудиями труда: рогатинами, дубинами, косами, вилами, дрынами и другими садовыми инструментами. Это был их собственный выбор и их ярое желание дать отпор султану и биться с турками и янычарами. Полководцы и дипломаты, слышавшие демагогичную речь Иоанна в Дьёре – Янош Хуньяди, его сын Ласло, Янош Витез, Влад Дракула и даже кардинал Хуан де Карваяль, легат папы Каликста III – не впечатлились ею, а в последователях проповедника видели лишь скопище черни. В итоге все упомянутые командиры убедились, что недооценили силу веры.
13-го января 1456-го года Хуньяди созвал совет в Хунедоаре, чтобы обсудить основной план действий надвигавшейся кампании и назначения командиров с учётом присутствия на поле боя крестоносцев Иоанна Капистрана, которые, в общем-то, действовали независимо. Войско Дракулы, большей частью собранное из румын, должно было остаться в Сибиу и разместиться на трансильванских перевалах. Кроме того, Янош дал понять Владу, что тот может продолжать вредить Владиславу II, если пожелает, поскольку в этом случае османам пришлось бы оставить на Дунае часть кавалерии, а, следовательно, ослабить давление на Белград. То есть, во время наступательной операции Дракула стоял на защите восточного фланга. С ним оставался и Штефан Молдавский, так же оказавшийся в свите Хуньяди и ожидавший возможности свергнуть турецкого вассала Петру III Арона. К июню 1456-го, как сказал летописец Янош Туроци, «виноград созрел», и громадная армия, вооружённая 300-ми осадными орудиями и 27-ю большими пушками, сопровождаемая по Дунаю флотом, двинулась на север, по пути «подарив» нескольким сербским городам шаткую автономию под турецким управлением. Хуньяди привычно позвал на помощь Запад и, как обычно, никто не ответил.
Величайшим достижением трансильванского полководца и итальянского проповедника стал прорыв кольца блокады крепости на суше и на Дунае и соединение с силами защитников города. Преодолев внешние защитные сооружения и рвы, 21 июля Мехмед дал приказ начать финальное наступление. Отчаянно пытаясь пробудить энтузиазм в своих воинах, султан лично пошёл в бой, но получил болезненное ранение в бедро. Даже попав за первую линию стен, османы не смогли взять крепость на холме, которую обороняли в общей сложности 16 000 человек, поровну крестоносцев Капистрана и наёмников Хуньяди. Турки потеряли не меньше 24 000 лучших солдат, кровь их моряков окрасила воды Дуная в алый – для Мехмеда это было ужасающее поражение. Первый секретарь архиепископа Зальцбурга Бернард фон Крайбург назвал освобождение Белграда «чудом», ведь «8 000 простых людей» устояли под напором турецкой армии. Во время отступления в Софию страдающий от боли султан так злился, что самолично порезал саблей нескольких своих полководцев, а потом приказал их казнить. Когда вести об успешной обороне Белграда дошли до папы Евгения IV, он назвал её «счастливейшим событием в своей жизни»; уверенный, что произошло чудо, понтифик объявил о начале приготовлений к объявлению Иоанна Капистрана блаженным.
Единственной причиной, по которой представители высшей венгерской знати отказались покинуть свои трансильванские поместья и присоединиться к крестовому походу, стали ходившие с начала лета слухи о вновь объявившейся на дунайской равнине чуме – её принесли крысы, шедшие с османским войском от самой Анатолии, где уже началась эпидемия. Новости о том, что зараза распространяется, заставляли влиятельных людей, включая придворных Тырговиште и Сучавы, искать убежища в горах (считалось, что там относительно безопасно). За лето 1456-го года чума сразила Венгрию, Хорватию и Словению, не различая молодых и старых, богатых и бедных. Среди первых жертв эпидемии оказалась Елизавета Циллеи, прекрасная, юная невеста Матьяша, младшего сына трансильванского полководца – умерла она в Буде. В атмосфере победного триумфа в сербском городе Зенуме [Земуне] 11 августа 1456-го года Янош Хуньяди, для своих шестидесяти державшийся неплохо, но утомлённый походом и его лишениями, умер от чумы. Иоанна Капистрана, чья решающая роль в обороне Белграда увековечена табличкой на небольшом памятном камне и который был гораздо старше, страшная болезнь свалила несколькими месяцами позже, 23 октября 1456-го года, в венгерском Уйлаке. После смерти отца Ласло Хуньяди официально командовал войсками в Белграде зимой 1456-1457 гг.
Пока Белый Рыцарь и Иоанн Капистран вместе со своей пёстрой компанией маршировали к Белграду, Дракула планировал свою диверсионную деятельность, направленную на сковывание Владислава II и его возможности оказать помощь Мехмеду. Влад поклялся в верности королю Венгрии и обещал защищать христианский мир, также дал обет рыцаря Ордена Дракона [не является доказанным фактом], а, значит, решил постоянно сражаться со своими прежними господами, турками, и теперь намеревался приступить к делу. В середине июня он вместе со своей пёстрой армией – венгры, румыны, беглые бояре – прошёл через перевал, охранявшийся крепостью Бран. В середине июля, когда турки и христиане сошлись в битве за Белград, Дракула сражался с Владиславом II где-то недалеко от Тырговиште и имел удовольствие убить губителя своего отца самолично, в поединке один на один. Гораздо более жестоко он отомстит за погребённого заживо Мирчу потом. Могила Владислава II находится в монастыре Дялул близ Тырговиште, правда, краткую надпись, это сообщающую, сделали веком позже наследники рода Данешти – она гласит, что господарь погиб 22 августа 1456-го года. Из других источников известно, что умер Владислав II именно в июле – в ошибке повинны его потомки, заказавшие надпись – а вот 22 августа 1456-го года Влад Дракула стал, наконец, господарем Валахии.