[Kontuzia]

Я тут хотела пожаловаться, но уже отметила, что дневник слегка переполнен дыбрами для он-лайнового
Посему немногие господа постоянные читатели снова удаляются, ибо далее идёт текст. Не правленный, вероятно, в цикл "Про любовь в Средние века" никогда не вхожий. По крайней мере, в этом виде.
*** *** *** *** ***
Явно что-то нехорошее ждёт маленькое приграничное княжество, коли его нынешний правитель столь подозрительно весел.
Бояре высших санов да старшие сыновья всегда знали – ежель господарь Влад Дракул, шуткуя и усмехаясь, покручивает ус, быть беде. Было так перед тем, как весною четырёхлетней давности османы ожидаемо и почти безнаказанно промаршировали через княжество; перед тем, как на холстяных картах граница Валахии заметно подвинулась к северу, и грады, близ коих оная прошла, спешно стали превращаться в крепости, что заметно опустошило казну (уж сие Коленка знал не понаслышке – проходившие через канцелярию деньги даже у честнейшего из сановников вызвали бы желание ухватить кусочек, ведь всё равно незаметно… правда, когда их всё-таки не хватило, стало ясно, что не так уж и невидно).
Вот и сейчас премногая бодрость стареющего господаря заставляла знающих людей напряжённо поёрзывать на стульях и выветривала всякий заливаемый внутрь хмель, посему брать сознание отчаянно веселящегося оному приходилось количеством.
Бояре рассаживались по старшинству да сану, от них влево уходил хихикающий и звонко щебечущий безхмельной женский стол, супротив него басили молодые и не очень парубки. Правда, когда перегаром уже ощутимо попахивала вся зала, скоморохам начинали не в склад и не в лад подпевать, а позади сего безмузыкального безобразия слышался заглушаемый скатертью (коли под столом) али тарелкой (ежели в неё мордой упал) храп, парни, уходя по не терпящим отлагательства делам, никогда не преминули «промахнуться» на обратном пути и подсесть к приглянувшимся девицам.
По праздникам пирушками не брезговал отец Мефодий – кругленький седеющий попик с заплывшими глазками, помалкивающий во время препираний на Боярском Совете, ничего не говорил и не делал, только жрал за двоих и пил за половину. Зато потом при любом вящем случае жаловался боярам и даже господарю на непотребное поведение их потомства – враз было в ночь с Пасхи, Мирча прижал за дверьми залы тёмноокую красавицу Василику, на чьё хихиканье (мудрёное мадьярское платье, восхитительно утянувшее без того вызывающую слюнотечение грудь, содержало, наверное, под сотню крючков – легко смеяться над честно старавшимся сие расстегнуть мужчиной) видать, и прибежал отец Мефодий. Обидно было до жути, что его одного и заметили…
Но в тот вечер, слава Богу, коему Мефодий служит, попика не было.
К полуночи ближе девице, коли оная хотела выйти замуж так называемо целомудренной, залу одной было лучше не покидать – боярские дочери по необходимым после нескольких часов празднества делам упархивали стайками.
- …И тут он как кинется в сторону да ноги лошади хватать! – хлопнул руками Анастас, отчего Валериу, рядом с ним сидевший, поперхнулся, вылив полкубка на расшитый золотом кафтан. – Она, значит, прыгает, бьётся, я и не могу прицелиться толком…
- И тут каааак наподдаст, а ты как вылетишь из седла, - поглотился басовитым раскатистым гоготом голос Михая.
- Да копытом она его по башке дурной стукнула! – ощерился Анастас.
- Тебя бы кто стукнул, - мрачно отозвался Валериу, подставляя кубок стоявшему позади апроду с кувшином.
- Ххэ, тож нашёлся. Девка вперёд тебя лучше знает, где коню твоему место.
- Коли храбрый такой, поди и посватайся к ней ещё раз.
- Щаззз. Бегу уже. Сама ещё молить будет, чтоб замуж взяли, ведьма калдарештская.
Шум и гомон человеческий полнили залу до самых сокрытых сумеречной темнотой – трепетавшие факелы едва дотягивались туда своим создающим жутковатые тени светом – сводов.
- Что, скучно со стариками? – подмигнул сыну Дракул.
Мирча сморгнул – в его голове крутились будоражащие желанием повторить воспоминанья об утренней гонке, охота даже слегка отошла на задний план сознания, а снова и снова мысленно проходимый путь с холма до дна буерака неизменно заканчивался в области ворота туго обтягивающего округлую грудь платья. Это, кажется, вино в голову пришло.
- Я готов внимать мудрости почтенных старцев часами…
- Боюсь, до почтенного старца мне как до Константинополя пешком.
Жар потных, разгорячённых тел, перегаристого дыханья, споров и изрыгаемых баек всех мастей, запах едва ли не дымящейся снеди жестоко расправлялись со свежим вечерним ветерком, вливавшимся сквозь высокие узкие окна – отголоски его, по-пластунски прокравшись под пряной хмельной пеленой, щекотали ноги.
Господарь задумчиво опёрся подбородком о кулак.
- Спишь?
- Нет, решаю серьёзный вопрос: с одной стороны, отец, сказать, что в таком случае пешком до Константинополя идти недолго – намекнуть, что тебе пора отходить…
- В мир иной? – со смешком заломил бровь Дракул.
- От дел, - честно пытался держать серьёзное лицо Мирча, но губы сами расплывались в улыбке. – С другой, назвать тебя, отец, молодым аки вешняя трава – жестоко соврать, а ложь есть грех.
- Хо, врать частенько тебе придётся, коли ты меня сменишь, - прицокнул языком господарь. – И всегда лучше выбирать второй подход, - многозначительно подняв указательный перст.
- Ууу, - опустил патлатую голову Мирча, едва не чиркнув орлиным носом по жёлтой в пламени факелов скатерти.
- Да-да, все вокруг поучают, не дают спокойно веселиться…
- …И в глаз ему – и ага! – и тут он из окна как сиганёт! – к престарелому Гаврилу из Драганешти, Великому Вистернику, в покои ктой-то забрался прошлой ночью – дышащий на ладан старикан был уверен, что сие был ошибившийся окном любовник его не менее великовозрастной жены (десятилетие, если не полтинник, назад действительно не блиставшую целомудрием) – теперь не отличающийся особой удалью боярин, о смерти коего молились многочисленные дети (хотя никто не представлял, коим образом между семью братьями будут делиться приграничные земли, добрая половина коих – страдиерские слобозии, никому и ничего не должные), рассказывал, как отправил проходимца в красивый полёт через окно – скорее всего, ворюга подумал, что к нему пришла сама старуха с косой, точнее, это он заглянул в её спальню.
- Кажется, отец, я полон здешней мудростью по самую макушку, - Мирча, видя, что держать его по правую руку от отца никто не собирается, встал и… шмякнулся на пол, взмахнув руками в бесплодной попытке взлететь.
Сквозь низкий, басовитый смех отца, приглушённые усмешки и звонкое девичье хихиканье отчётливо прослышался топот ног по лестнице, ведущей в жилой ярус господарского замка.
«Вот с утра я ему устрою райскую жизнь, - мрачно продумывал планы мести осмеянный Мирча, развязывая бантик из шнуровки обоих сапог – пальцы слушались, но отстранённо, словно самостоятельно обдумывая указ своего хозяина. – Завяжу штанины и рукава узлами, пока спит, – будет знать…»

Замок спал.
Стоило притворить за собой двери, как в ушах аж звенеть начинало от спящей тишины коридоров и галерей после гомонящей залы, где скоморохи пьянели вместе с музыкой от одного только висящего ощутимой дымкой перегара.
Свободно разгуливающий тут в отсутствие людей ветер, видать, искренне возмутившись появлению человека, немедленно на оного кинулся волной, освежающей хлеще ведёрка воды на голову, причём, вместе с тарой (кто уронил, так и не нашли, но после столь искренних посулов, коими он был награждён, апрод наверняка решил уйти в монастырь, чтобы замолить все указанные княжичем грехи).
Медлительность заморенного удушливой залой княжича постепенно сошла на нет, обратно он уже возвращался бодрой поступью счастливого человека. Навстречу ему шёл обладатель прыгающей в свете факелов тени.
- Ой, - шла. Марфа едва не врезалась лбом в его успешно зарастающий чёрной щетиной подбородок. – Коли зашибла, прошу прощения, княже, - покаянно опустив голову, заявила девица и попыталась обойти княжича справа.
Ага, так Мирча её и упустит – он сделал шаг в сторону – Марфа ожидаемо ушла влево, надеясь по-мирному разойтись – мужчина с истинно звериным проворством обхватил боярскую дочь за талию и прижал к стене, преградив путь к отступлению собою любимым и отнюдь не маленьким.
- Не понял, сударыня, твоего ехидства. Не подобает так обращаться ко мне.
Собака всегда отличает своего хозяина от других людей, и тогда, в то далёкое время, человеки сами ещё не утратили последней остроты обоняния – сквозь налёт запахов потухшего факела над головой, съеденного девицей жаркого, резковатого кислого квасного чувствовался скорее, чем по-настоящему чуялся, особый, островатый от пота, пряно-травяной, тёплый, заволакивающий запах, исходивший от её кожи. И что самое неожиданное и слегка неуместное – его хотелось медленно вдыхать, катать, словно вишнёвую косточку, на языке, и забирать снова и снова, вот так же обняв мягкую во всех положенных местах девушку.
- Но и ноги раздвигать перед мужчиной девице до свадьбы не положено…, - воззвала к совести Мирчи Дракулы Марфа.
- Как будто она у тебя будет, - ухмыльнулся княжич.
- …А ещё шибко храбро и в высшей степени достойно истинного мужа зажать в уголке слабую беззащитную деву, а, совершив грех непотребный, спрятаться за отцовскую спину, - сжав зубы, чтоб не дрогнул голос или, по крайней мере, сие было бы не так слышно, процедила Марфа.
- Я никогда не прячусь, - искренне оскорбился Мирча – раскатистый голос ударился о стены коридора.
- Сиречь, ты, княже, на мне сам жениться собрался…
- Боже упаси.
- …Или выплачивать означенное приданое?
- А кто из нас «грешен по природе своей»?
- Сие низко есть и подло!
- Да не ори ты.
- Да ты, княже, сам громче меня-м!...
Девица заелозила в богатырских объятьях, ища пути к бегству – упиралась руками ему в грудь, в плечи, отдавила обе ноги по два раза (бить по самому слабому мужскому месту было самым крайним делом, ибо таким образом обиженный мужчина ещё страшней мужчины, возжелавшего твоего нежного тела). К сожалению, ни одного спасительного кувшина рядом не наблюдалось, да и вообще хоть чего-нибудь мало-мальски тяжёлого, только недавно потухший факел.
Оторвавшись от разгорячённых поцелуем пухлых женских губ, мужчина пробормотал некую свистящую скороговорку, из коей Марфа поняла только «моя», и прижал странно успокоившуюся («Ага, понравилось, значит») девицу к стене. Нет, за день и полночи грудь у Марфы меньше не стала, от откровенных прикосновений (лапаний самых что ни на есть) ощутимо через два слоя ткани затвердели соски – к тёплому запаху кожи девушки примешивался отчётливый, пьянящий мужчин сильней любого вина и сводящий их с ума (точнее, перемещающий ум в другое место обитания) пряный и томный женский запах. Мир вокруг окончательно утерял всю свою ночную красоту и звуки, кажется, даже ветер застыл в недоумении в окне, когда гордая девица сама всем телом, сими восхитительно округлыми бёдрами и мягким животом, прижалась к порядком расслабившемуся Мирче, неумело обняв его за шею одною рукою и честно попробовав повторить страстный поцелуй… И тут у него чуть искры из глаз не вылетели – взвывшее дикой болью, словно проткнутое, колено предательски подогнулось, уронив своего великорослого обладателя. Марфа, откинув палку потухшего факела, вывернулась из его объятий…
- Стой!
- Не хочу! – боярская дочь, не став размениваться на попытку выдернуть полу однорядки из руки, не выпускавшей рукоять меча последние лет десять, сбросила долгополое одеяние и мелькнула за угол – удрала в залу.
- Вот ведь… шшш, - княжич встал, потирая зашибленное зело целомудрённой девой колено.
Возвращаться в залу он не решился – можно, конечно, прикинуться, что, мол, держи, растеряха… Да там, гляди того, расходиться начнут – за полночь время перевалило.
Перебросив через плечо шитую по вороту жемчугом девичью однорядку, Мирча отправился на жилой ярус – шкодливый братец уже должен был спать. Вот утром-то смеху будет полюбоваться на его попытки одеться…